на главную
биографиясочинениядискографиясобытияаудио видеотекстыгалерея
English
Русский
Статья опубликована в журнале «Музыкальная жизнь»
№ 1, 2006 год


напряжение фараджа караева


ОТ РЕДАКЦИИ: Мы предлагаем вашему вниманию беседу музыковеда Рауфа Фархадова и композитора Владимира Тарнопольского о творчестве Фараджа Караева – одного из ведущих композиторов постсоветского пространства. Беседу интересную, на наш взгляд, не только серьёзным и откровенным тоном, но и столкновением различных, часто взаимоисключающих мнений и суждений.



Рауф Фархадов: Нам с В.Тарнопольским не удалось после концертного портрета Ф.Караева встретиться, потолковать, обменяться впечатлениями. Впрочем, мы и не договаривались. Хотя могли бы…

«Мир в целом не предмет, а идея. То что мы познаём, есть в мире, но никогда не есть мир» (К.Ясперс). Так и человек. Всегда образ, всегда знание, всегда представление, и никогда сама личность.

С Владимиром Григорьевичем увиделись совсем недавно и совсем по другому поводу, а разговор вышел таким, словно концерт караевский состоялся только сегодня. Правда и этот разговор не случился бы, не выскажи кто-то из нас шутливого предположения, что, видимо, у ФК внутри обычного времени суток существуют ещё одни сутки со своими индивидуальными часами и минутами. Возможно, они называются не часами и минутами, а особым напряжением времени! Иначе не объяснить, когда ФК работает, сочиняет, он всегда свободен, всегда доступен беседе, всегда расположен к длительному общению…

Владимир Тарнопольский: Да ведь вся жизнь ФК и есть неизменное напряжение времени, так как это постоянная жизнь между… Между Москвой и Баку, между собственным выбором и вечно присутствующим авторитетом отца Кара Караева, между жизнью для себя и жизнью для учеников, родных, друзей, – у него это, я уверен, две различные жизни, – между верой и неверием, между безнадёжностью вопросов и иллюзорной возможностью ответов, между, в конце концов, традицией Запада и традицией Востока! Это напряжение, видимо, и есть секрет его позитивного творческого долголетия. Как ежедневное напоминание о том, что ты есть, независимо от внешних факторов, причин и воздействий. А раз ты есть, значит, не только можешь, но и обязан. Потому и жить в этом напряжении времени не доставляет ему излишних неудобств или внутреннего дискомфорта, и его трудно представить ранимым или потерянным. А допускаешь ты с ФК возможность какого-то политического, идейного или эстетического объединения? Думаю, что подобное исключено. Я вообще, и творческую, и жизненную позицию ФК воспринимаю как следствие глубокого экзистенциализма. Как всякий экзистенциалист он не верит в мы, а верит в некое внесоциумное Я. Отсюда его твёрдая внешняя броня и неуязвимость. Мир изначально понимается как трагедия, катастрофа, с этим он живёт, в этом смысле, он уже защищён этим знанием. И как экзистенциалист, ФК не боится одиночества.

РФ: Не боится одиночества? Ох, боится, ещё как боится! Убеждён, что каждый человек, кто прожил больше двадцати пяти лет, в чём-то уже пережил самого себя, так как за это время хотя бы раз, но был на волосок от смерти, суицида. Ну а как был, то всю последующую жизнь только и делает, что пытается окружить себя единомышленниками, соратниками, окружить себя любовью, заботой, теплотой. Точно также дело обстоит и с ФК. Скажу больше. Несмотря на кажущуюся иногда внешнюю к жизни апатию, он совершенно не пугается открытых чувств, эмоций, не страшится испытывать их вновь и вновь, будто не было в его жизни подобного опыта, будто не хранит его память прежних ощущений и переживаний. Есть версия, что кочевые народы принесли нам понимание героизма, трагедийности, хрупкости и протяжённости мира, и что переход от кочевого образа к земледельческому привёл к вырождению человеческого духа, силы, энергии и постижения пространства. В этом смысле, ФК видится мне «кочевником». Ценность для него имеет не столько одиночество, сколько постоянная возможность быть свободным. Свобода как осознание собственного Я. И в жизни, и в творчестве. Свобода, ведущая к преодолению внешних, умозрительных границ традиций, стилей, школ, свобода, неизменно открывающая нечто иное, другое в себе и искусстве. Его творческий путь – это движение к внутренней независимости, а не желание приобщиться к чему-то «передовому» и авангардному, не стремление внести свой посильный вклад в развитие прогрессивной музыкальной традиции. Именно этим определяются этапы его композиторской деятельности: переход от экспериментов 60-70-х (здесь и неоклассицизм, и додекафония, и джаз, и пуантилизм) к радикальной Сонате для двух исполнителей (1976), а от Сонаты к возвышенной серенаде «Я простился с Моцартом на Карловом мосту в Праге» (1982) или пронзительно-печальным «Tristessa II» (1980) и «Tristessa I» (1982). И отсюда же его инструментальный театр «В ожидании…» (1983), музыкaльно-философский абсурд «Ist es genug?» (1993), этнография «Проповедь, мугам, сура» (1997), маленький спектакль «Посторонний» (2002) или динамичная, что вообще не характерно для ФК, «Эстафета» (2003). Мне всё кажется, что для ФК не так ценны факты и реалии музыкальной истории, как её образ, и больше актуален не анализ теперешней композиторской ситуации, но её индивидуальный набросок. Может быть поэтому, лиши его информации, он, всё одно, будет иметь свою точку зрения, и по этой же причине, он никогда не служит ни одной музыкальной идее, но подчиняет её своему искусству. Однако – и не в этой ли самоотстранённости секрет? – порой музыке ФК не достаёт какого-то ошеломляющего бунтарства, бескомпромиссного протеста против идеологических или знаковых систем, не хватает неприкрытой экспрессии или ошеломляющей беззащитности.

ВТ: Притом, что ФК кажется мне типичным композитором-конструктивистом, его музыка очень чувственна и даже сентиментальна. Только эта не та сентиментальность, которая сплошь слёзы и вздохи, но удивительно проникновенное и трепетное отношение к красоте музыкального звука. Пожалуй, в этом предельно честном и искреннем восхищении звуком и заключён основной смысл его творчества. И красота эта настолько ясная, зримая, что у меня часто возникает впечатление, что композитор не столько слышит свою музыку, сколько представляет её как звучащий объект. В какой-то мере, благодаря вот этим звучащим объектам, звучащим красотам ФК, кое-что начинаешь понимать и в своём творчестве. Как, например, изучаешь картину какого-нибудь большого художника и вдруг видишь, какой краски, цвета, линии, штриха не достаёт тому или иному автору. В таком тонком ощущении звуковой материи я слышу одновременно и что-то от Грига, и что-то от Веберна, Крамба, и что-то от Билла или Гила Эванса. Существует, правда, ещё один, возможно определяющий фактор столь сентиментального отношения ФК к красоте музыкального звука. Это – азербайджанский мугам. Мугам с его завораживающей звуковой медитацией, глубочайшем сосредоточении и погружении в звуковую ауру, невероятно чутких колебаниях и вибрациях. И если какому-то другому композитору необходим для творчества постоянный внешний или внутренний импульс – чтобы проявила себя некая «третья» сила, назовём её вдохновение, озарение, ниспослание, которая, собственно, и полагает любое композиторское искусство, – то ФК его давно уже обрёл. Мугам с самого детства и через всю жизнь. Только в отличие от авторов, оперирующих исключительно мугамной интонацией, ритмикой, ладовостью, и, в конечном счёте, спекулирующих на этнографическом материале, у ФК претворяется сам склад мугамного мышления: статическое восприятие времени и пространства, медитативность, неконтрастное развёртывание музыкальных фактур и образов, длительное вслушивание в темы, аккорды, структуры. Вот это-то многосложное постижение идеи мугама и наполняет творчество ФК тем самым неповторимым звуковым своеобразием, которое я и характеризую как сентиментальное понимание красоты звука. На мой взгляд, ФК, прекрасно владеющий западной и восточной музыкальной спецификой, хорошо разбирающийся в композиторских технологиях Запада и Востока, на сегодняшний день являет своим творчеством наиболее успешную попытку синтеза обеих культур.

РФ: Послушать тебя, так в качестве эпиграфа к творчеству ФК вполне подойдёт тезис элеатов: «ничего не возникает, всё есть», и если хорошенечко поискать, то обязательно найдёшь. Хотя для искусства актуальнее и перспективнее: ещё почти ничего нет и всё только создаётся… Согласиться с тобой, значит согласиться, что в своих единичных проявлениях стык Запада и Востока более чем реален. Тогда как, на мой вкус, нет ещё такого художника, которому бы удалось в своём творчестве преодолеть это так до конца и не объяснимое культурологическое деление. И, видимо, не удастся. Сколько бы не пытались композиторы реально сблизить обе традиции, а противоположность или параллельность западной и восточной культур по-прежнему неустранима. И проблема не в том, что культура Запада диалектична, беспокойна, действенна и открыта, а культура Востока статична, медитативна, созерцательна и герметична. Но в том, что первая – исторична, а вторая – нет. Восточная традиция при всех внешних инновациях, научных и технологических новшествах, снова и снова возрождает одни и те же ценности, смыслы, один и тот же тождественный самому себе тип ментальности и культуры. Поэтому, для композитора выбор невелик: оставаться традиционно восточным автором или вписаться в русло западного музыкального искусства. Либо обычный недостаток мастерства, прикрываемый восточной спецификой и колоритом, либо желание синтеза, сплава, и, как правило, шанс привлечь в себе повышенное внимание и таким образом продать свой экзотичный музыкальный продукт как можно дороже. В недостатке мастерства ФК уж никак не упрекнешь, но и легкий путь, приведший к успеху немало его коллег, с творчеством самого композитора никак не соотносится.

Думаю, что выбор ФК скорее европейский, нежели восточный, скорее космополитический, нежели национальный, и его необычайное внимание к сущности музыкального звука – это тоже, скорее, дань западному, а не восточному музыкальному миру. Мне видится здесь – пусть это и крайне спорно – неочевидное влияние Кейджа, для которого поиски и вслушивание в звуки тишины, пустоты, природы, техники и случайных образований не просто расширили наши представления о звуке музыкальном, но позволили ещё больше оценить его бесконечную красоту. Чисто западное в ФК и то, что музыка для него – не чудесный порыв души, не праздность благородного ума и сердца, не познание мира – в познаваемость мира может верить учёный, исследователь, но никак не поэт или композитор, – не увлекательное приключение, но трудная и сложная профессия, которой посвящается вся жизнь.

Что же касается восточного в ФК, возможно, это уважение к творчеству своего отца и учителя Караева-старшего, или вызов самому себе, или напоминание о чём-то нереализованном.

ВТ: Запад-Восток… По-моему мы пытаемся объять необъятное!

РФ: То есть хотим объяснить больше, чем понимаем сами?

ВТ: Именно так! Лучше оставим эту необъятность, тем более что в разговоре о ФК есть ещё одна, весьма интригующая меня тема. Являясь преподавателем композиции, я всегда с большим интересом наблюдаю за педагогической деятельностью моих коллег. И всякий раз, сталкиваясь с учениками Фараджа, не перестаю поражаться – нет, не замечательному профессионализму, этот вопрос вообще не обсуждается, – но их творческому разнообразию и непохожести. Как-то, будучи членом жюри одного известного голландского конкурса, где, как ты знаешь, все партитуры представляются анонимно, я обратил внимание на несколько сочинений, выделяющихся своей индивидуальной манерой и письмом. Они выгодно отличились на фоне стабильно-высокого, но такого привычного конкурсно-фестивального уровня. Позже выяснилось, что авторами этих партитур были ученики ФК. И я в очередной раз задумался над тем: как, каким образом достигается этот положительный результат? Знаю, что ФК долго держит своих учеников на академических формах и канонах, не позволяя особых экспериментов. Знаю, что для него крайне важно досконально обучить классическому знанию, прежде чем допустить ту или иную композиторскую вольность. Однако знаю я также и то, что научить начинающего музыканта, допустим, сонатной форме в наши дни не столь уж и сложно. Но как получается, что в какой-то момент ученик, воспитанный на академических нормах, становится подлинно современным композитором, обладающим самобытным почерком и остро ощущающим пульс композиторского времени? Единственно, в чём уверен: композиторские мастер-классы не для ФК, он наставник не одномоментный, наставник не для разовых – двух-трёхнедельных занятий. Если у него учиться, но надо учиться долго, вдумчиво и кропотливо. И мне искренне жаль, что в настоящее время он не имеет своего постоянного композиторского класса. Тогда как вполне бы мог преподавать не только в России или у себя в Баку, но и в престижных европейских академиях и вузах.

РФ: Ну в этом, положим, повинен он сам…Ты, однако, отказался от практики долгого изучения студентами классических форм и установок. И думаю, правильно сделал, потому как в век тотальной информативности тщательное классическое образование, в определённой мере, и сковывание, и насилие молодого композиторского сознания. Что же касается педагогической методы ФК, то ответ здесь не столь однозначен. ФК в обучении композиторскому ремеслу прежде всего продолжатель школы Караева-старшего, школы, для которой серьёзнейшее осмысление академической традиции является основополагающим. Так же, кстати, преподают и большинство других учеников Кара Караева, коллег ФК по педагогическому цеху. Одновременно, твёрдое следование в методе заветам основоположника школы – это ещё и сыновний долг ФК, для которого отец, как ты уже говорил, и по сей день считается незыблемым авторитетом. Временами, видимо, это не совсем положительно сказывается и на его творческой, и на его педагогической работе. Как неисцелимая тоска по утерянной эпохе духовного пробуждения, подъёма азербайджанской композиторской школы. Когда все мы – наследники и открыватели. Отсюда и искания ФК высшего и низшего, временного и вечного, общего и единичного, отсюда и его неизменное внутреннее напряжение и его неизменная внутренняя опустошённость. Отсюда же и диалектика жизни и творчества ФК. Только диалектика не тезы-антитезы-синтеза, но диалектика исключительно тезы и антитезы, приводящая к неустранимым, неразрешимым противоречиям.

Теперь к вопросу о том, как достигается этот удивительный педагогический эффект, когда большинство учеников ФК приобретают черты яркой и современно мыслящей личности. Правда, не уверен, что это имеет прямое к нему отношение, но помнишь у Энди Уорхола: «Моя философия не изменяет мне – это я изменяю своей философии. Я нарушаю гораздо чаще то, что сам проповедую, гораздо чаще, чем исполняю»? Возможно, в этом один из педагогических секретов ФК. В нём нет слепого догматизма, и там где дело того требует он, скорее, поставит во главу угла дело, а не собственный педагогический принцип. Меня всегда пугала и, вместе с тем, привлекала его человеческая и творческая безбоязненность – и готовность – начать с ноля, со своей новой точки отсчёта. Эта безбоязненность сказывается, наверное, и в общении с учениками. Если ситуация обязывает, то почему бы «не начать с ноля», не испробовать иной педагогический опыт. А вообще, существует ли этот прежний опыт, который бы превозмог себя и у которого можно бы было чему-то научиться?

ВТ: Если и существует, то и на него нельзя полагаться как на что-то бесспорное. Что же касается ФК, то мне он вовсе не видится человеком, готовым начать с ноля. Напротив, даже если у него всё уже в прошлом и ничего в этом деле исправить нельзя, он, всё равно, надеется, что прошлое уходит не насовсем.

РФ: Потому и живёт в соответствии со своим временем, не считаясь с временем других людей?

ВТ: Нет, просто для него главное в искусстве: знать, что есть музыка, которая могла бы быть написана им самим, но уже кем-то и когда-то создана; и что музыка эта обязана присутствовать в каждом его собственном звуке, ритме, аккорде или знаке.

РФ: Нет и ещё раз нет! Главное для него… Знаешь, он всю жизнь что-то записывает в свою «Книгу беспокойств». Пытается найти для себя ответы, ответы, ответы… А я всё думаю, не потому ли эта «беспокойная» книга, что у ФК, как у очень многих из нас, нет своей Священной книги, как нет у него и некоей окончательной высшей истины. И не есть ли тогда в его вере в музыку – как жизненной основы и нравственной позиции – нечто кьеркегоровское. Помнишь трепетный вопрос и ответ датского гения: «Почему веруешь?» – «Так сказал мне отец!»

ВТ: Подожди, а как же ученики, последователи?

РФ: Давай ещё раз от Уорхола: «В 1960-х все заинтересовались друг другом. В 1970-х все друг друга побросали. В 1960-х одно накладывалось на другое. В 1970-х стало очень пусто». Так и с учениками. В 1980-1990-х вместе были одной дружной командой. К 2000-м перестали. Кто прав, кто виноват?!

ВТ: Грустно, однако. Однако печально.

РФ: Вполне… Тем более, когда есть у нас обрывки мыслей и фраз самого ФК. Правда, он не любит это ФК, предпочитая называть себя ФаКа. Кто бы спорил? Пусть будет ФаКа.


ФаКа: Мысль НиКо (Николая Корндорфа) о том, что мы – советские композиторы, весьма мне близка. Хотя сегодня подобное уже не столь остро ощущается. В то время это был, скорее всего, не вполне осознанный протест против развала и гибели страны, желание инстинктивно сохранить то жизненное пространство, в котором ты прожил большую часть жизни.

Микроэгоистический уровень протеста против макрокатастрофы.


Не воинствующий атеизм, но спокойно уважительное отношение к религии.

Притча: старуха-мусульманка едет в христианскую страну и спрашивает у муллы, где ей молиться, ибо туда, куда она едет, нет мечетей. «Иди в христианскую церковь, – ответил мулла, – и спокойно молись. Бог един».

Конечно, школа, пионерия-комсомолия не способствовали религиозному воспитанию. А после развала Союза, когда возвращаться в лоно церкви стало престижным, желания такого у меня не возникло.


Запад есть запад, восток – восток.

  И с места им не сойти!..

ЗАПАД есть ЗАПАД, ВОСТОК – ВОСТОК…

  Средняя дорога – это тот единственный путь, который не ведёт в Рим.

  И с места им не сойти!..

  … и с места не сойти?..


В одном из бакинских интервью как-то сказал: «В Баку я родился и вырос и, уезжая отсюда надолго, я очень тоскую по родине. И потом – простите меня, если я слишком самонадеян – есть люди, которым, как мне кажется, я ещё нужен. И если меня долго нет дома – нет, да и раздастся звонок из Баку: «ФаКа, когда Вы приедете?» Это вселяет надежду, помогает жить.

Но как только я почувствую, что этого уже нет, многое может враз измениться».

Что-то, действительно, изменилось…




    написать Ф.Караеву       написать вебмастеру